О девочке Маше - Страница 24

К оглавлению

24

Но это был не Петушок, это была большая чёрная собака, и звали её Алёшкой.

— Алёшка, Алёшка! — позвала хозяйка домика; потом она вышла маме навстречу, расцеловалась с ней и сказала — Здравствуй, здравствуй, Надя! Как давно мы с тобой не виделись! Это что же, твоя дочка?

— Да, её зовут Маша. А Маша сказала:

— Мою куклу зовут Елизавета Петровна. Мне очень, очень хочется спать.

Хозяйка посмотрела на Машу и говорит:

— Смотри-ка, Надя, дочка-то твоя совсем спит. Давай-ка мы её уложим поскорее.

Они раздели Машу, потом уложили её в кровать. И тут наконец Маша уснула по-настоящему. И во сне она увидела Наташу, и Вову, и Валю, и Галю, и капитана. И капитан пел песенку:


В море буря злится,
Ветер веселится,
В море кит ныряет
И пингвин играет.

Очень глупая была песня. Но поди-ка, услышь во сне умную! Никто никогда во сне умных песен не слышал.

ГЛАВА VIII
О том, что Маша увидела в Сухуми

Утром мама и Маша проснулись от солнца.

Солнце было такое яркое и такое весёлое, что, когда оно заглянуло в комнату и лучи его упали на Машу, оно словно хотело сказать: «Маша, вставай!»

Маша сразу поняла, что такое солнце не переспорить, — и, если оно встало и поднялось на синее небо, значит, надо вставать и Маше.

И вот Маша открыла глаза и увидела сидевшую на стуле, около постели, куклу Елизавету Петровну. И кукла показалась Маше сегодня ещё красивее, чем всегда.

Она была сейчас, в это солнечное утро, такая румяная, и глаза у неё блестели, и новый красный бант прямо сверкал в её золотых волосах.

Маша вскочила с постели, подошла к маминой кровати и сказала:

— Мама, мама, смотри, какое солнце! Тут, верно, лето вернулось.

И когда мама встала и открыла окно, в комнату подул такой тёплый ветер, словно и правда это был июль, а не начало ноября.

— Маша, — сказала мама, — завтра я отведу тебя в детский сад, а сегодня пойдём гулять. Хорошо?

— Конечно, хорошо, — отвечала Маша. Оделись они, выпили чаю и вышли на улицу.

На улицах росли пальмы. Они росли прямо на мостовой. Вдоль панели стояли невысокие белые и серые домики, и при каждом домике был сад. А в садах стояли зелёные деревья: бананы, магнолии, бамбуки, мимозы, мандариновые и лимонные деревья.

Было очень тепло.

Маша и мама вышли на набережную, похожую на оранжерею в Ботаническом саду.

О гранитную стенку набережной бились морские волны.

По одну сторону города было море, по другую — высокие горы, и на некоторых самых высоких вершинах лежал снег.

На такие горы было интересно смотреть. Они были разноцветные. Самая верхушка у них белела от снега, потом, пониже, шёл зелёный цвет — сосны и ели; потом, ещё ниже, красный и жёлтый — дубы и берёзы. А потом густой зелёный и светло-светло-зелёный — магнолии и кипарисы, мимозы и эвкалипты.

— Маша, — сказала мама, — знаешь, куда мы с тобой пойдём? Пойдём мы в обезьянник.

— В какой обезьянник? — спросила Маша.

— А вот на той горе есть большой сад, и в нём в больших клетках под открытым небом живут обезьяны. Их привезли из Африки.

И вот пошли мама и Маша по широкой, красивой улице, а потом поднялись на гору. На самом верху горы был забор и закрытые синие ворота.

Возле ворот открылось окошечко, и за окошечком оказался кассир. Он продал маме и Маше билеты, и через маленькую калиточку вошли мама и Маша в обезьянник.

Ох, сколько там было обезьян!

Были большие, взрослые, сильные обезьяны, были маленькие и были совсем-совсем маленькие, только недавно родившиеся.

В одной очень большой клетке сидели четыре обезьяны-матери со своими восемью детьми.

Каждая обезьянья мать следила за своими детьми, чтобы они не дрались и не шалили.

А обезьяньи дети всё время прыгали, карабкались вверх по решётке и играли друг с другом.

А когда в клетку вошла уборщица и наклонилась, чтобы подмести пол, четыре маленькие обезьянки забрались ей на спину и на плечи и, сидя у неё на спине, грызли орехи, теребили ей волосы и боролись.


Уборщица их совсем не боялась — она только отмахивалась от них. Они спрыгивали на пол и бросались врассыпную, но видно было, что они её тоже не очень-то боятся. Стоило ей наклонить голову, как они снова вскакивали ей на спину.

А звали всех этих обезьян совсем как людей: Митя, Максим, Сонечка и Володя. Даже Маша одна там была.

Очень было интересно и смешно на них смотреть.

И всё-таки в этом обезьяннике случилось одно несчастье с куклой Елизаветой Петровной. Небольшое, правда, несчастье, но всё же несчастье.

Кукла Елизавета Петровна, как и всегда, сидела у Маши на руках, и вот, когда Маша подошла слишком близко к одной клетке, неожиданно к самой решётке подскочила обезьянка и — раз, два, три! — сдёрнула с головы Елизаветы Петровны красный бант, а потом отскочила обратно и ловко-ловко обвязала бант вокруг своей головы.

— Ах! — сказала Маша.

А мама закричала:

— Отойди скорей, Маша, от клетки, а то она и у тебя что-нибудь стащит.

Одна кукла Елизавета Петровна ничего не сказала. Она ведь была кукла неговорящая.

Маша подумала: «Стоит заплакать или не стоит?» А потом решила, что не стоит плакать.

— Ну что ж, — сказала она, — пускай обезьянка кук-лин бант носит, а я Елизавете Петровне дома другой повяжу.

Потом подошли мама и Маша к железной клетке, где сидела большая обезьяна — одна.

Она была очень добрая и хорошая обезьяна. Но её ненадолго посадили в эту клетку, отдельно от её обезьяньих детей, и она сильно по ним скучала.

24