О девочке Маше - Страница 23

— С конфетами — буду, — ответила Маша.

И вот стала она пить чай с конфетами. А капитан тоже пил чай, но конфет почти не ел. Он рассказывал Маше, какие бывают бури, какие бывают акулы, какие киты и какие пингвины.

— Когда бывает большая буря, — говорил капитан, — то даже такой пароход, как наш, качает так, что ходить почти невозможно, и волны тогда такие высокие, что если поднимется пароход на волну, так до низу так далеко, как с третьего этажа до земли. И волны окатывают пароход водой, и тогда быть в плавании невесело, и сам ты мокрый, и кругом вода, и качает крепко. Но такие бури бывают не так уж часто, и вообще мне море нравится.

— И мне, — сказала Маша, — тоже море нравится. Так бы я всё ехала и ехала на вашем пароходе.

Так сидела Маша и говорила с капитаном, и вдруг капитан спросил:

— Маша, а где сейчас твоя мама?

— Она спит, — сказала Маша, — она в каюте.

— А она знает, что ты ко мне пошла?

— Нет. Откуда же ей знать! — отвечала Маша, — Я сама шла, шла и пришла.

— А в какой же вы каюте едете? — спросил капитан.

— Я не знаю в какой, — сказала Маша. — У нас одна кровать стоит, а над ней другая висит. На нижней мама спит, а на верхней я буду спать.

Тогда капитан задумался, а потом сказал:

— Знаешь, Маша, у нас на пароходе таких кают много. Как же нам быть?

Тут Маша сказала:

— А вдруг мама уже проснулась! Она будет беспокоиться, огорчаться, когда увидит, что меня нет. А ей это нельзя, ей доктор запретил.

А капитан говорит:

— Ладно, я придумал. Сейчас мы и маму твою отыщем, и ты свою каюту найдёшь. Ты тут посиди, а я сейчас приду, только никуда не уходи.

И капитан вышел из каюты. А Маша сидела, держа на руках Елизавету Петровну, и говорила ей:

— Елизавета Петровна, что мы с тобой наделали! Что же теперь будет?

А мама спала, спала в каюте и вдруг проснулась и говорит:

— Маша, Маша, долго ли я спала?

И никто ей не отвечает. Маши-то в каюте и нет. Ведь она к капитану ушла.

Тут мама ещё раз говорит:

— Маша, Машенька, где ты?

Встала мама с кровати, видит — нет Маши в каюте. Вышла она в коридор. Думает, может, Маша нарочно её попугать вздумала и за дверь спряталась.

Нет, и в коридоре нет Маши. Тут мама сказала:

— Ах, где же она, где же она, моя Маша?

И побежала по коридору, потом наверх по лестнице, выбежала на палубу.

На палубе дул ветер. На одной скамейке сидели два гражданина с поднятыми воротниками.

— Граждане, — сказала им мама, — не видели ли вы девочки с куклой на руках?

Один гражданин сказал:

— Я как будто бы видел.

А другой сказал:

— А я как будто не видел.

Тогда первый гражданин сказал:

— Ты, Иван Петрович, потому не видел, что ты спал.

А второй гражданин обиделся и сказал:

— Сам ты спал! Ты её, верно, во сне видел.

А первый гражданин сказал:

— Нет, я не спал, это ты спал.

А второй гражданин сказал:

— Нет, ты спал, а я не спал.

И вот начали они спорить, кто из них спал, а кто нет.

Видит мама — не добиться от них толку, и дальше побежала. Весь теплоход вокруг по палубе обежала — нигде нет девочки Маши!

А мама всё ходила, ходила и искала Машу. Ходила и думала: «А вдруг моя Маша упала в море!» И тут она так испугалась, что села на скамейку и заплакала.

— Маша, — плакала она, — бедная моя, любимая Маша! И как это только я могла заснуть и не закрыла дверь на ключ! Вот теперь моя Маша, наверно, утонула…

И вдруг над самой маминой головой заговорило радио: «Граждане, граждане, граждане, слушайте, слушайте! Девочка Маша пяти лет с куклой находится в капитанской каюте».

Понимаете ли вы, как мама обрадовалась, когда она это услышала!

Побежала мама в капитанскую каюту, а Маша бросилась к ней навстречу и сказала:

— Ты что, плакала?

— Ну конечно, — отвечала мама, — плакала. Да и как же мне было не плакать, когда я думала, что ты в море упала!

Тогда Маша сказала:

— Мама, прости меня, я никуда больше без тебя ходить не буду.

И пошла спать.

Они плыли ещё три дня на этом пароходе, и все эти три дня Маша никуда не отходила от мамы. И чем дальше они плыли, тем становилось всё теплее и теплее. Днём светило солнце, в море играли дельфины и низко, над самой водой, летали чайки. От левого борта был виден берег, и на берегу — горы, покрытые лесом.

На третий день под вечер подошёл теплоход к Сухуми. Уже было совсем темно, и с теплохода были видны только огни, горевшие в сухумских домах, а самих домов не было видно. Теплоход остановился у пристани, на борт поднялись носильщики; один взял мамины и Машины вещи и вынес их на пристань, потом пошёл по набережной, а оттуда свернул на какую-то улицу.

Мама и Маша шли за ним. Маше очень хотелось спать, она несла на руках куклу Елизавету Петровну, и кукла лежала у неё на руках и спала. Глаза у неё были закрыты, и у Маши тоже глаза то закрывались, то открывались. Она шла и наполовину спала, а наполовину не спала.

То ей казалось, что она плывёт по улице на пароходе, а из-за угла ей навстречу вылетает на самолёте кит, и когда ей это казалось, это значило, что она уснула, а когда она видела маму, улицу с невысокими домами и высокими незнакомыми деревьями, носильщика и Елизавету Петровну, это значило, что она проснулась. Так она и шла — то засыпала, то просыпалась. Наконец они постучали в калитку какого-то дома; там громко залаяла собака.

«Верно, это Петушок, — подумала Маша. — Верно, мы в Москве. Должно быть, всё это мне приснилось: и про самолёт, и про пароход, на котором мы по морю ехали».